Меру ответственности артиста, восходящего на эстраду, с редкой точностью и присущим радикализмом определила Марина Цветаева: «Превысив — хотя бы на три пяди! средний уровень паркета, ты этим обязался на три сажени превысить средний (салонный) уровень в твоем искусстве».

Гостиная Музея-квартиры Римского-Корсакова внешнего превосходства артиста над публикой вроде бы не предполагает: эстрады там нет. Но как тут не вспомнить еще одно цветаевское откровение о том, что у иных избранников «земля под ногами всегда приподнята», и ходить им суждено «уже по первому низкому небу земли».

13 ноября в музыкальной гостиной на Загородном, 28, пела Екатерина Громова, и повинуясь, словно дудочке Крысолова, магнетической силе ее таланта, границы камерного жанра сами собой раздвинулись и романсовая лирика Чайковского, Прокофьева и Рахманинова разлилась кругом не на три сажени, а по меньшей мере на три версты.
Чем глубже узнаешь эту поразительную женщину, чем дольше размышляешь над ее незаурядной и трудной судьбой, чем внимательнее вслушиваешься в искрящиеся и одновременно как бы матово-перламутровые интонации ее неувядающего смелого, гибкого и нежного голоса, тем меньше остается сомнений: мы живем бок о бок с самым что ни на есть обыкновенным чудом, не замечая или делая вид, что этого не чувствуем… Прими жизнь чуть иной оборот, мир знал бы о существовании русской Джоан Сазерленд или Элизабет Шварцкопф, наделенной к тому же шаляпинской щедростью и светоносностью Эммы Киркби.

Но искусство Екатерины Громовой по существу — подвиг тайнообразующий. Жалеть в этой ситуации нужно прежде всего самих себя, упускающих возможность прикоснуться к чудесному чистейшему источнику. За без малого сорок интенсивных лет певческой жизни — ни одного профессионального диска! А много ли записей сохранилось в фондах радио или на любительских кассетах? Дай Бог, чтобы уцелела магнитная лента — свидетельница ноябрьского концерта певицы, состоявшегося во многом благодаря инициативе и участию пианистки Натальи Шумковой. Быть может, потомки отдадут должное тому факту, что на исходе XX столетия гениальный, но запредельно сложный и потому целиком практически не исполняемый 38-й опус Рахманинова обрел-таки адекватное прочтение… «Отрывок из Мюссе», «Сирень», Вокализ… А также — прокофьевский цикл «Пять стихотворений Анны Ахматовой» и несколько романсов Чайковского, в том числе фрагменты «Детских песен», «Кабы знала я» и Колыбельная на стихи Майкова, диапазон как вокальных, так и художественно-психологических требований исполнявшейся программы говорит сам за себя.