– Стравинский приступил к работе над Четырьмя этюдами в 1914 году. Чувствовал ли он себя в то время на распутье, после прошлогодней сенсационной премьеры «Весны священной»?

– По-моему, это интереснейший период у Стравинского, и я по-прежнему сожалею, что Стравинский позже увлёкся неоклассицизмом вместо того, чтобы развивать намеченное в эти годы. Как ни странно, но именно тогда зарождались все его будущие шедевры. Это был период исканий. Например, первые три этюда – они великолепно оркестрованы, даже трудно себе представить, что Стравинский первоначально их написал для струнного квартета. Второй этюд – абсолютный шедевр, тут проявился юмор, столь органичный для Стравинского – острый и меткий. Остальные этюды, в определённом смысле, более традиционны. Первый – что-то вроде русского марша. Правда, в нём уже присутствуют те нерегулярные ритмы, которые затем прозвучат в «Свадебке». Это замечательно, ведь так можно проследить некоторые истоки «Свадебки». Третий этюд – песнопение, в нём звучание деревянных духовых инструментов контрастирует со звучанием струнных. Иногда мне хочется играть только первые три пьесы, они очень однородны, а четвёртый этюд резко от них отличается. Если говорить обо всём цикле, то это совершенно разная музыка.

– В чём особенность четвёртого этюда?

– Четвёртый этюд – эдакая нехитрая зарисовка, у Стравинского подобные вещи получались отлично. Я считаю, что лучше всего Стравинский проявлял себя тогда, когда ему надо было что-то изобразить, о чём-то рассказать. В «Жар-птице», «Петрушке», «Весне священной», «Свадебке», он выступает как рассказчик, и это ему удаётся. У Стравинского было хорошее воображение. Но когда он пытался писать «чистую» музыку, то это получалось у него менее убедительно, так как его композиторское мышление иное, чем у Бетховена, Брамса или Брукнера. Разработка чисто музыкальных идей – не его область.

– В 1919 Стравинский начал писать «Пульчинеллу» – первое и, возможно, лучшее своё сочинение периода неоклассицизма. Вы сказали однажды, что неоклассицизм – это тупик, но может быть, это отклонение от основного пути, по-своему интересное?

– Я так не думаю. Но «Пульчинелла» – особый случай, потому что это игра. «Царь Эдип» – не игра, «Аполлон Мусагет» – не игра, Стравинский в этих вещах совершенно серьёзен. С самым выдающимся художником того поколения – Пикассо – произошло то же самое. После поразительных работ кубистического периода он начал писать женщин на пляже. По сравнению с более ранними картинами всё это выглядело жалко. Были и лучшие времена – период великолепной «Герники». Но в последние годы, когда он, если можно так выразиться, делал «транскрипции» известных картин, ничего впечатляющего уже не получалось. Путь Пикассо был неровен. Как говорится, надо идти своей дорогой только в том случае, если она идёт вверх. Нечто похожее было и у Кандинского. По-моему, лучшие его работы созданы 1911 и 1916 годом, для них характерна совершенно неистовая пластика. Работы, написанные позже, в годы «Баухауза», где всё подчинено геометрии – это уже не то.

– Вы назвали «Пульчинеллу» игрой. Именно этим она отличается от последующих сочинений?

– Да. Стравинский взял не самые лучшие музыкальные фрагменты Перголези – вы их вряд ли запомните с первого раза – и подарил им новую жизнь. Это похоже на то, как если бы вы выкрасили старый памятник очень яркими красками – и тогда уже не видишь того, что было раньше, видишь только краски. Я люблю дирижировать «Пульчинеллой», мне тогда кажется, что я держу в руках игрушку.

– Что произошло за четверть века, разделявшую «Пульчинеллу» и Симфонию в трёх движениях? Сохранились ли хоть что-то от неоклассицизма в этой так называемой симфонии?

– Да, безусловно, вторая часть – чистейшей воды неоклассицизм, и, по-моему, эта часть наименее удачная. Неоклассические сочинения, написанные после «Пульчинеллы» – «Царь Эдип», «Аполлон Мусагет», «Игра в карты», по-моему, надуманы и вымучены, в них нет естественности. Это напоминает попытку построить что-то вроде греческого храма без единого камня.

– Но нельзя сказать, что в этой Симфонии Стравинскому отказало вдохновение.

– В отношении ритма – да. Конечно, присутствует и нечто «общестравинское». Но даже у Моцарта и Бетховена есть присущие им «общие места» – это часть их личности. Лучшее в Симфонии – это первая часть и фрагмент третьей части, в котором чувствуется, что Стравинский пытался что-то изобразить. В первой части есть место, напоминающее «Весну священную», что совершенно неожиданно. Когда я впервые услышал симфонию – это было на концерте во Франции, после войны – я подумал: «О, снова повеяло «Весной»!»

– Сегодня вы воспринимаете «Пульчинеллу» или Симфонию в трёх движениях иначе, чем при первом знакомстве?

– Есть французская пословица: «Только идиоты не меняют своих мнений», и в этом смысле я – полный идиот, потому что ни на йоту не изменил своего мнения об этих двух вещах. Мне они нравились и до сих пор нравятся.